Чужая, но близкая история ......

Прочел эту историю на одном не очень раскрученом сайте, и решил ее без ведома автора разместить тут. Ну, думаю, он в обиде не будет....

Сначала, не выходя из-за горы, солнце раскалило до красна высоко в небе крестик самолета и, шипя, провело им тоненькую парящуюся полоску. Потом, приподнявшись над лесистой гривой, брызнуло лучиками через желтеющую лиственничную хвою, перемахнуло не оглядываясь через оставшуюся в тени речку, и начало не торопливо обихаживать теплом и светом слегка заиндевевшую поляну.

На поляне, повернувшись спиной к чуть тлеющему и источающему синенькую струйку дыма костру, накрывшись с головой войлочным одеялом, спал человек, выпростав к солнцу крепкую, всю в трещинах и заусеницах руку. Подле него, завалившись на бок и подставив к солнцу морду, перепоясанную с одной стороны глубоким боевым шрамом, дремала рыжая лайка. Пронзительно чистый воздух пропитан предвкушением тепла и тишиной.

Выпорхнувшая из таежки стайка птах завирушек облепила прибрежную талину, суетливо отзвенела колокольчиком что-то о своих осенних заботах и, посвистывая, улетела, провожаемая собачьими ушами за реку.

Открыв глаза, лайка приподнялась, потянулась и широко разинув пасть, громко, почти по человечьи зевнула. Отчего рука под одеялом дрогнула, слепо потянулась растопыренной пятерней, наткнулась на собачью морду и, поймав ее за ухо, глухим голосом, почти ласково, спросила: Что? Сволочь! Выспалась? «Сволочь», радостно замолотила хвостом, дурашливо пала от счастья на брюхо и, прижав уши изобразила на морде придурковато – преданную улыбку. Выспалась хозяин! Выспалась…….!

Народившийся день заполнялся теплом и миром.

Человек откинул одеяло. Сел. И пригладив взъерошенные волосы, медленно выцедил прямо из котелка остатки крепкого стылого чая. Уже окончательно осмысленным взглядом проводил стелющийся над рекой полет утиного выводка и руководимый каким-то смутным, подсознательным беспокойством, огляделся. Что–то неуловимо изменилось в окружавшем его мире. Еще вчерашний день был заполнен умиротворяющим теплом лета и жизнью, свободной и вольной. И вдруг, одним ночным мазком смахнуло дымку до самых дальних белков, желтым крапом весело брызнуло по затаеженным склонам, и вода на перекатах заискрилась колючим холодком, резонируя с взбодрившейся лазурью неба. Еще месяц–другой и начнется таежная страда. С потом, мозолями и треском в хребте…. Это завтра. А сегодня, лодка на берегу, сетки по затонам поразбросаны. Забота, вроде как пустяшная. Отдых, а не забота. И солнце над головой. И синее небо до горизонта.

Да и чему тут меняться….

Жил человек, в маленьком, дворов на двадцать поселке, уютно расположившемся своими почерневшими и замшелыми крышами в широкой излучине реки. Жил вольно, как и все односельчане. И бедовали в неурожайные годы, и «бархатные портянки наматывали» в фартовый сезон. Выходили с промысла уработаные, потеряв в весе по доброму десятку килограмм. Достаток определяли наличием лодки с мотором, хорошего ружья да снегохода. Попивали, бывало крепко, по поводу и без такового. И в куражах пьяных тонули и пропадали в тайге гораздо чаще, чем по несчастью. И только иногда, на маленьком погосте над поселком, устанавливая очередной самодельный крест, сокрушенно рассуждали о том, что нет среди похороненных никого старше пятидесяти лет. Да и те, в редкость.

Сам он работал всю жизнь в промхозе, который обеспечивал провиантом и транспортом пушной промысел, охотился, рыбу ловил, собирал и сдавал лекарственное сырье, в первые не лез, в последних не числился. И хоть как многие таежники был немного философом и понимал в душе, что не должно так жить, гнал от себя эти мысли, уповая на то, что судьба мол такая.

А потом. рухнуло и это. Местное руководство и парторг быстро потеряли «линию», притих район, а центр занялся реформированием и разделом чего-то очень большого и совсем забыл про человека и про тысячи таких же поселков. Самолеты перестали летать и возить пассажиров и продукты, взлетевшие цены на топливо стали вообще не досягаемы и поставили «на прикол» всю технику. Сломался генератор, питавший поселок электричеством. Съехали учителя и закрылась школа. Потом медпункт. И пошло - поехало….

Мужики сначала вволю налаялись на старую власть, потом попытались прихватить чего-нибудь от новой, но, быстро поняли, что для них у нее тоже ничего не припасено. И не стесняясь в выражениях в ее адрес, начали приспосабливаться, кто как может. Быстро сорганизовавшиеся «купцы» востребовали без меры все, что раньше имело нормы и сроки. Панты, пушнина, шкуры, рыба и разные экзотические, в лесу произрастающие штуки, потоками потекли из тайги. Не расположенный к накопительству и быстро подобнищавший таежник приподнялся за несколько лет и начал жить сам по себе. Ничего от власти не требуя, лишь бы не трогала. А тайга, прокормит.

Не получилось. Таким же осенним днем прошелся над рекой вертолет с рыбинспекторским десантом и «накрыл» человека и еще пяток «однокорытников» протоколами. Центр потребовал усилить борьбу с браконьерством, и, прикрыв глаза на ангажированных и не уловимых нарушителей, служба рьяно бросилась заполнять папку «бесконфликтными» актами. И в рвении своем, в тарифах не стеснялись. Компания так компания. Все по максимуму.

Подсекли под корень. Под учебный год и под промысел пришлось и снегоход продать, и все не густые запасы из дома выгрести взамен на квитанцию. Чтобы заткнуть брешь, ломал всю зиму хребет в тайге как проклятый. Так ломал, что впервые в жизни заболел и провалялся в жару две недели в избушке. Отпившись брусничником и медвежьим жиром поднялся, «добил» сезон и, выйдя из тайги, спустил всю пушнину на лево. И осторожен стал. Как, впрочем, и все остальные жители поселка. Ни про фарт охотничий, ни про то куда и за чем, старался ни кого не посвящать.

Вот и сейчас, участок реки выбрал такой, что до ближайшей посадочной площадки для вертолета верст по 8-10 будет. Хоть вверх, хоть в низ. Пока сядут, если что, да пока лодку на воду бросят, если еще такая есть в вертолете….

Ну уж не-е-т! Второй раз он в бравые сводки не попадет!

Солнце, тем временем, быстро подсушило иней и начало заливать теплом речную долину. Тем, особым осенним теплом, которое после утреннего заморозка особо ощутимо и ласково. Которое обволакивает тебя, пробирается под одежду, заставляет зажмурится, и хоть на несколько минут подставить лицо его лучам.

Поделившись с псом вареным хариусом, человек споро перекусил остатками вечерней ухи, сдувая смородиновый лист и обжигаясь, выпил похрустывая сахаром пару кружек крепкого чая и закурил. Потом отнес на берег свой не хитрый скарб и, выплеснув пару котелков воды в костер, бросил их в лодку. Лайка, поняв что «гостеванье» на берегу кончилось, весело перемахнула через борт и, заняв место на носу, нетерпеливо поглядывала на хозяина. Куда плывем …? Старенький мотор поворчал, после нескольких попыток рявкнул, и заработал ровно и чисто. Лодка, объятая течением, отошла от берега, развернулась и, сбивая корпусом речную рябь, понеслась по реке.

Вода еще не спала до осеннего уровня и рыба, не подкатываясь к ямам и затонам, продолжала «догуливать» на шиверах и плесах. В сетках было не пусто, но и не так обильно, как это бывает в октябре. Приплясывали в глубокой ванне шустрые хариусы, светились красными боками остроносые ленки, пара таймешат ворочали глазницами и щелкали наджаберными пластинами, раздвигая всех скользкими боками ползал извиваясь налим и поверх всего, пришлепывая и соря чешуей, бился здоровенный язь.

Собака, так за свою жизнь и не понявшая странной привычки хозяина заниматься добычей этой никчемной речной живности, свернулась калачиком на носу и лениво поглядывала на хозяина. Чего с него возьмешь … В лесу с ним жить можно. Загонишь на него какую птицу, или животину, которую сама взять не можешь, он и застрелит, и поделится обязательно. И чем особенно хорош - самое вкусное, кости, обязательно до последней отдаст! Ни одной не утаит! Человек – человеком. А на реке, вот, черт-те чем занимается….

К последней сети, выставленной накануне уже в сумерках, подплывал без особой надежды. Бросил ее на авось в какое-то уловце – чего-нибудь да запутается … И, не увидев поплавков, чертыхнулся - так и есть, попала сетка на течение и выстелило ее по дну. Поймавшись рукой за привязанный к берегу конец, и почувствовав, как туго он натянут, выругался еще раз. Этого не хватало! Видно натащило водой снасть на корягу и придется теперь рвать ее, чтобы спасти хоть часть. И сделав пару перехватов.., вдруг напрягся всей своей охотничьей сущностью… Мать честная!! «Коряга» в глубине заворочалась и выдало пару таких рывков, что чуть не вырвало из рук тетиву! ТАЙМЕНЬ!!

Как рукой смахнуло неторопливую размеренность. Колено в упор. Тело пружинисто собрано. Руки, чутко реагируя на каждый рывок, перебирают скрученную жгутом сеть. Собака, уловив перемену и как разрядом подброшенная на ноги, уже стоит в стойке и готовности помогать хозяину. Кажется, что сам воздух пронизан азартом и предвкушением удачи. А он, тем временем, нет, не бьется, тяжело ворочается в глубине всей своей не растраченной силой и готовностью бороться до конца. Могучий хозяин реки. Не признающий никаких врагов и не умеющий отступать.

Мелькнувшее в глубине белым бликом брюхо только подтвердило предчувствие редкой удачи. «Батька»!! Да такой, каких потом вспоминают годами, дополняя их все новыми деталями и достоинствами. Подтянувшись наконец на столько, что можно было увидеть его целиком, человек настороженно замер. Было в рыбе что-то пугающе непонятное и даже страшное. Что-то уродливое и не укладывающееся в сознании переловившего за свою жизнь несметное количество «хвостов» рыбака…. Одновременно с этим, успел отметить, сидит он в сети плохо. Намотал ячею на спускающиеся с верхней губы пластины, да щетками зубов только и засел. И сразу ослабил тетиву, уступая напору устремившегося в глубину тайменя. Не сошел бы…. Пусть, пусть идет, все равно намотает на себя «рубаху». Потерянная на секунду за волной екающего в душе азарта мысль снова плеснула в голове - да с кем же я воюю, Господи ..? И даже страх какой-то ворохнулся в душе от непонимания того, что за зверь сидит в водной темени на другом конце сети и невидимым, опасным взглядом следит за ним оттуда. От этого, передергивающего душу чувства, всплыли в памяти рыбацкие байки, про то, как находили утопленников с намотанным на руку или ногу куском лески. Да то, что сам не раз видел, когда на месте поставленной сети находили только обрывок капроновой бечевы, а саму сеть, всю в клочья изодранную, несколькими километрами ниже. И как однажды подобрал на галечной косе горсть выбеленных солнцем позвонков, каждый из которых был размером побольше катушки для ниток …

Начинающие неметь руки тем временем делали свою работу и, преодолевая слабеющее сопротивление, осторожно подбирали и подбирали снасть. Утомленная рыба сначала призрачно оконтурилась в темноте, налилась цветом и встала рядом с бортом лодки. Воспользовавшись этим секундным непротивлением, пал рыбак на колени, одной рукой за сеть, другую запустил прямо в телогрейке в ледяную воду, подхватил рыбью тушу под упругое брюхо и, крякнув, перевалил вместе с сетью через борт. На взмахе поймал и прижал двумя руками цевье хвоста и обмер… В лодке лежал, выгибаясь в окончательно запутавшей его сети гигант килограмм под 40. И уродливость, смутившая и даже напугавшая в первый момент, сразу стала понятна, перед ним лежал калека … Было это на столько неожиданно, что словно осекло мужика. И вместо того, чтобы навалиться на добычу с криком победного торжества, прижать и хряснуть чем ни попадя по широкому как лодочный бачок лбу, так и остался стоять на коленях….

Где-то, прямо за головой, спина у тайменя плавно надламывалась, уходила под углом в низ и недалеко от жирового плавника, уже обратным изгибом выравнивалась. И даже, мелькнуло в голове, что профилем своим, он чем-то напоминает изгиб птичьей шеи. Картина была настолько противоестественной, что, казалось, исключала не только возможность плавать, но и саму жизнь. Что-то уничтожающее, не сопоставимое с существованием произошло в его далекой молодости. Может, попал он по весне в ледоход и неукротимая стихия, прежде чем отпустить, безжалостно изуродовала его. Или прихватил своими жадными когтистыми лапами медведь на нерестилище, да не смог взять, упустил добычу … В любом случае, должен был пасть бедолага на дно и подхваченный течением исчезнуть в безвестных глубинах. Каким-то немыслимым чудом отлежался в речном затишье, наверное, не один год голодал и боролся, боролся, приспосабливая свое тело к новой жизни. И налившись силой, встал таки «на крыло», не уступая собратьям ни в хищной стремительности, ни в прожорливости.

Путаница чувств и мыслей как-то вдруг оборвалась, уступая место волне жалости и даже вины. Выпутывая ворочающуюся рыбину еще подрагивающими от не прошедшего азарта и напряжения руками и уговаривая ее в пол голоса успокоиться, он, вдруг, ощутил что-то вроде родства с этим калекой. Своя, такая же исковерканная жизнь с постоянной борьбой за выживание, с надломами, невозможностью сдаться и поплыть по течению, резанула остро и больно. И не задумываясь над пришедшим изнутри порывом, по-прежнему стоя на коленях, тяжело приподнял рыбину, и, перенеся через борт, опустил в воду…

Ослабший таймень начал заваливаться на бок, но, пойманный рукой за основание хвоста расправил плавники, показав жабры пару раз мягко хлопнул пастью, выпустив при этом пузырь воздуха, и не вырываясь, ровно «задышал». В одном мире, на границе двух стихий, замерли два «венца творенья». Один, доверительно отдавшись поддерживающей его руке, другой, протянувший эту руку. Словно покрытый лаком и отливающий малиновой краснотой каленого железа таймень постоял еще какое-то время. Плавным, но настойчивым изгибом тела дал понять, что мол пора, и освобожденный разжавшимися пальцами медленно ушел в пробитую лучами солнца зеленоватую глубину …

Человек, крякнув, поднялся с затекших коленей, сел, сломав пару спичек закурил и глубоко затянувшись, обвел взглядом речную долину. Все так же трепетали на ветру окрашенные в краплак листья в осиннике. Пожелтевшая трава вдоль берега отливала соломенным теплом. Цыганской юбкой выпестрились прилепившиеся на скалке лопухи бадана и кусты. Под налетающими порывами легкого ветра осыпали желтую хвойную мелочь лиственницы. Где-то далеко, на береговых болотах, кричали сбиваясь в стаю гуси. И что-то изменилось вокруг …

2006. Тува. Алексей Филиппов.