Миновав нефтебазу с ее пузатыми, серебряными танками, как-то незаметно попал я на тропинку, бегущую вдоль берега среди смешанного прибрежного леса. Не чувствуя тяжести рюкзака шел и радовался тому, что вокруг никого, и в какой-то момент физически ощутив тишину, поднял глаза от земли, и вдруг, как вынырнул из шума и хлопот, в прозрачность и покой. В такие минуты мне всегда кажется, что теперь полностью поймешь и жизнь, и природу, и себя.
Тропа выбежала на луг, я сошел с тропы, и ноги опутала упругая паутина из стебельков и листиков. На ярко-зеленом ковре невысокой травы выделялись цветы самой различной окраски – белой, желтой, голубой и тут же росли островки низких кустарников, на ветвях которых и в листьях ползали различные насекомые. Небольшие красиво окрашенные бабочки летали в благоухающем воздухе, садились на цветы, а когда выпивали их сладкий нектар, исчезали в дали, в пестрой палитре красок. Жужжащий шмель уселся на тонкий стебелек и тот закачался под его лохматой тяжестью. С места на место летали вездесущие мухи, которые нигде долго не задерживались, постоянно перелетали туда и сюда, так как не могли, наверное, преодолеть соблазна стольких заманчивых запахов. Здесь и там звучала скрипучая песня кузнечиков, которых всюду было много. А над всем этим как стрелы носились стрекозы. Захотелось упасть на этот живой разноцветный, благоухающий диким ароматом ковер и смотреть в чистое небо, но я только присел перед бабочкой-капустницей, прицепившейся к тонкому стебельку бессмертника и тихо покачивающей снежно-белыми крылышками.
- Научи меня летать – попросил я бабочку, но она недовольно пошевелила усиками и улетела в сторону берега.
Не меньше часа я еще шел вдоль реки и на берег вышел в проникновенно-воздушном состоянии и с предчувствием чего-то, но уже не внутреннего, внешнего. Я шел на рыбалку и довольное ожидание волновало меня.
Скинул рюкзак, разулся и пошел к кромке воды. Оказывая легкое сопротивление, под ногами ломалась корочка смоченного росой, а потом подсохшего песка. Солнце уже давно катилось по небу, сильно припекало. Осторожно ступил в прохладную, колеблемую легкой волной, напоминающей жидкое стекло воду, присмотрелся к ней. Возле самых ног вода была прозрачная, дальше, мутно-зеленая.
- Хорошо!
Я дышал, словно слился с воздухом.
Наконец вспомнив, что пришел рыбачить, взял нож и направился к кусту, растущему в распадке, по которому спускался на берег. В заросшем распадке было прохладно, на узких и острых листьях тальника еще мерцали кое-где цветными огнями невысохшие капли росы. А над берегом уже нависал навевающий сладкую истому летний зной, и токи теплого воздуха наполненного запахами листвы искали себе путь среди плотно сомкнувшихся ветвей деревьев и кустов.
Вернулся к воде с охапкой тальника. Нарезая нужной длины прутья наблюдал, как над рекой, чиркая острыми крыльями по воде, охотились за насекомыми стрижи. Промчавшись над моей головой, они, то исчезали в отверстиях-гнездах выкопанных ими в глинистом берегу, то вылетали оттуда, наполняя гомоном начавшейся день.
Глубоко воткнув в песок четыре палки, положил рядом с каждой по мотовилу, намереваясь забросить закидушки ближе к вечеру. Так я обозначил занятый мною берег и правильно сделал, не успел размотать донку, как из того же распадка на берег вышли двое с рюкзаками за спиной и удочками в руках. Минуту посовещавшись, решили, наверное, встать ниже меня по течению, поэтому пошли в мою сторону.
- Привет – поздоровался один.
- Клюет? – поинтересовался другой.
- Привет, пока не забрасывал - ответил я обоим.
Судя по внешнему виду, люди это были простые и доброжелательные. Понимающе кивнув головами, они отошли метров на двадцать от крайней моей снасти и скинули рюкзаки.
Поплевав на червячка, забросил донку, насторожил тальниковый прутик и пошел за котелком вполне уверенный, что очень скоро поймаю первую рыбку, необходимую мне в качестве живцов для двух жерлиц, пока еще лежащих в рюкзаке. Решив, как следует промыть котелок, пробежался взглядом по берегу в поисках пучка травы, но заметил под обрывом только кустик смородины. Подошел, сорвал листок, смял его в пальцах, запах размятого листа был несказанно приятен. «Пусть себе растет - решил я – а котелок ототру песочком».
Вскоре, в начищенном до блеска котелке, плескались четыре ельца, а в воде отражались два тонких удилища с настороженными жерлицами.
Увлекшись рыбалкой на донку, вытаскивая на песок то окунька, то сорогу, не заметил поклевки на жерлице. Только обернувшись на свист соседа, увидел, как тот показывает на мое удилище, которое чуть заметно раскачивалось над водой. У жерлицы мы оказались одновременно все трое.
- Окунь? – спросил один.
- Щука – ответил вместо меня другой.
И не ошибся.
- Ну, что я говорил – повернулся он к первому, когда, трех килограммовая рыбина, извиваясь на песке, пачкала им свои пятнистые скользкие бока.
- Окуни здесь тоже не хилые попадают. Я в прошлые выходные на полтора кило выдернул, как раз на вот этом самом месте.
Я посмотрел на него, спросил:
- Я, случайно, не ваше ли место занял?
- Да бог с тобой, - замахал руками рыбак. – Места здесь не куплены, кто первый встал, того и место. А вон там, повыше, там все лето занято
- Кем? – спросил я.
- Дедок там один живет в землянке. Как весной поселился, так и живет.
- А вы часто здесь рыбачите? – Забрасывая жерлицу, поинтересовался я.
- Да почитай каждые выходные.
- И как?
- На жареху, да на ушицу завсегда ловим…. А то и по ведру окуней за день налавливаем.
Вынув сигареты, предложил им.
Закурили.
А солнце уже перевалило на вторую половину дня и широкие его лучи почти отвесно падали на землю. От песка источался колючий, горячий воздух и смешивался с пряным ароматом диких трав.
Одинокое белое облачко скользнуло меж землей и солнцем, и тень от него легкой птицей пронеслась по песку, а через час уже бежали к востоку кучевые облака, вставая бесконечными рядами над линией горизонта и сначала тихо, а потом, все убыстряя бег, приближались к солнцу.
Подошел сосед.
- Дождик если начнется, клевать перестанет – сказал он.
- А может и наоборот, начнет – заметил я, наблюдая, как над лесом стеной поднимались черные тучи, громоздясь в необыкновенно причудливые замки.
- Не, здесь в дождь клюет плохо – сказал сосед и посмотрел на меня вопросительно.
- Посмотрим – а про себя подумал, что срочно нужно разматывать закидушки.
- Если польет, беги вон под то нависающее с обрыва дерево, там, у деда грот в обрыве выкопан, мы там завсегда от дождя прячемся.
- Хорошо. А дед этот не против гостей не званых будет?
- Не боись – подмигнул сосед и пошел к своим снастям, а я поспешил к закидушкам.
Со свистом унеслись крючки с пучками дождевых червей вслед за тяжелым грузилом. Натянулась, как струна, толстая леска, чуть согнулись тальниковые палки, на которых петлей захлестнулась леска. Теперь только ждать. Ждать когда натянутая эта леска, вдруг сначала ослабнет, потом дернется несколько раз и сдвинется вниз по течению увлекаемая течением и рыбиной стронувшей со дна тяжелое грузило.
А облака шли все гуще, и реже сквозь них стало проглядывать солнце. А когда прорывались его золотые лучи, они падали на землю косо.
С потрясающей жадностью начала клевать сорога. Стоило грузилу коснуться дна, следовала четкая дробь и на обоих крючках донки повисали крупные, серебряные, с красными плавниками, рыбки. Удилище у моих соседей только успевали мелькать над водой, но этот феноменальный клев прекратился так же внезапно, как и начинается - почти мгновенно. Гроза уже чувствовалась, но пока отдаленная. После вспышки, далекой пока молнии, грохот добегал до меня через три-четыре секунды. Мальков, которые несметными стаями плавали вблизи поверхности, весело играя, начало охватывать какое-то беспокойство и как только черная туча, словно крыло огромной птицы, закрыла солнце, мальки сбились в кучу и исчезли в глубинах вод.
При очередном раскате грома я заметил поклевку на закидушке. Пока выбирал из воды леску, клюнуло на другой. Сняв с крючка рыбину, даже не помышляя наживлять и забрасывать снова, побежал ко второй. Пойманных рыбин отнес под обрыв, подальше от воды и они извивались там, лежа на песке.
Гроза быстро приближалась. Башня черного кучево-дождевого облака закрыла уже небо надо мной, уже видны полосы падающего дождя. Молнии сверкали чаше, гром слышен почти сразу же.
Наскоро наживив, забросил закидушки в воду. Вынул моток толстой лески, отрезал от него два куска. К одному концу каждого куска привязал по палочке, размером с карандаш, и побежал к своим трофеям. Продернув толстую леску через рот и жабры, понес рыбин к воде, намереваясь посадить каждую на индивидуальный кукан. Но, бросая одну из рыбин в воду, отпустил из рук не тот конец лески, рыбина слетела с кукана и уплыла. Я чертыхнулся поняв, что это гроза заставила меня так спешить, но не расстроился. Значит не судьба ей еще в уху попадать. Успешно устроив другую рыбину на прочном кукане, решил заранее унести рюкзак в грот.
Соседи мои уже сидели под деревом в теплом, сухом гроте весело о чем-то говорили и чистили рыбу.
- Я рюкзачок оставлю? – Спросил я.
- Бросай – махнул рукой первый.
- А сам? – спросил второй.
- Я еще порыбачу.
- Да брось ты, щас польет, а в дождь рыба здесь не ловиться.
- Нет, я все же попробую – ответил я и пошел к своим снастям.
Гром гремел уже почти над головой. Зашумел ветер, его порывы склонили кусты над обрывом. Дождь пошел, крупный и теплый, и сразу промочил на плечах мою тонкую рубашку. Тяжелые капли дробно стучали об песок. По леске стекали капли, но ни на одной не было видно поклевки. Я уже собрался ретироваться в грот, как удилище жерлицы резко качнулось к воде, чуть не коснувшись ее поверхности.
Бросился к снасти, схватил удилище, потянул. На другом конце ворочался кто-то невидимый, но сильный. Дождь подгонял, я ухватился за толстую леску и потянул что было сил, пятясь к обрыву. Я уже поверил в удачу, когда длинное пятнистое тело взметнулось над пенящейся от дождя поверхностью, сверкнуло почти белым брюхом и с брызгами рухнуло в воду, оставив меня с обвисшей леской в руках.
А дождь наполнял все: казалось, он вытеснил даже воздух – таким сплошным потоком полился он сверху.
Я бросил все и побежал к гроту.
Соседи мои оказались людьми предусмотрительными, принесли в грот сухого хвороста, и я оказался у небольшого костерка, на котором уже закипала вода в котелке.
- Меня Саней зовут – представился старший, а это Пашка – студент, мой племяш.
- Николай – я протянул руку Александру и ощутил при его пожатии крепкую, как железо ладонь.
- Ничего себе – отняв руку, сказал я. – Кузнец что ли?
- Не, слесарь на нефтебазе. У нас все в речном порту работают или в пароходстве, вот только этот – он кивнул на Павла – пестики и тычинки изучает. Говорили ему, чтоб в речное училище шел, не послушал.
Паша в ответ улыбнулся и ничего не сказал.
- Что я говорил – ткнув пальцем в сторону закидушек, снова заговорил Александр. – Не клюет рыба во время грозы, потому, что давление резко меняется.
- Не правда, дядя. Давление здесь не причем.
- Как это «не причем»?
- А вот так. Перепады давления, сами по себе, никак не могут быть причиной безклёвья. Рыба живёт в воде миллионы лет, и в процессе своей эволюции прекрасно адаптировалась к изменению давления на своё тело и внутренние органы, в том числе и на плавательный пузырь.
- Много ты знаешь, ученый едрить твою! Из-за чего же тогда она не клюет?
Я решил высказать другую мысль, чтобы новые товарищи мои перестали спорить и сказал:
- А я думаю, что не само давление влияет на рыбу, а скажем, количество растворённого в воде кислорода, ведь чем меньше давление, тем меньше кислорода. Так?
- Так – Подтвердил Пашка.
- И еще – продолжил я. – Мною замечено и даже сегодня подтверждено, что перед грозой рыба клюет очень хорошо, хоть и давление уже явно менялось. Отчего это?
Паша задумался, потом неуверенно сказал:
- Может на нее электрические поля действуют?
- Интересная теория – сказал я, вынимая из рюкзака сверток с продуктами. – Но пока рыба не клюет, может нам стоит подкрепиться. Александр, у вас электрические поля аппетит не отбили?
- У меня Николай даже похмелье не отбивает аппетита – засмеялся Александр и принялся разливать по кружкам юшку.
- А еще я думаю, на клев рыбы отрицательно может влиять низкочастотные колебания, возникающие при прохождении атмосферных фронтов – не унимался Павел.
- Слушай, племяш, заканчивай свои околонаучные теории. На самом деле все проще.
Павел вопросительно посмотрел на дядю.
- Ловить нужно уметь, вот и все – сказал тот и засмеялся. – А теперь хлебай уху, а рыба вверху.
Теперь я вопросительно поглядел на Александра и спросил:
- Это пословица?
- Ну да….
- А что значит «рыба вверху»?
- А это у нас на Нижней Волге так раньше поговаривали. Я же в молодости из под Астрахани сюда попал ну и прикипел к северу.
- Так что все же значит «рыба вверху»?
- Да все просто. Рыбаков, что рыбу в низовьях Волги заготавливали, всегда кормили: судаком, сазаном, белорыбицей. Шла в уху вобла, тарань, лещ, окунь, линь, щука, сопа, в общем та рыба, которую не жалко, а настоящая рыба, которую именно рыбой и называли, отправлялась вверх по Волге в Москву и дальше. Настоящая рыба это дорогая рыба – красная, то есть хрящевая: осетр, белуга и севрюга. Вот и пошла такая пословица «Хлебай уху, а рыба вверху».
- И здесь, значит действует поговорка: сапожник без сапог?
- Сейчас-то, может, и едят, а при генералиссимусе строго было – тихо сказал Александр.
- Не справедливо, так точнее будет – сказал Пашка.
- Цыц! Много ты понимаешь!
А над берегом ветер трепал кусты, гнул деревья. При раскатах грома воздух, как будто сжимался, становился плотнее, а запах озона давно заглушил аромат трав. Вода почернела, на ее поверхности заходили серые пенистые волны. С шипением они накатывались на песчаный берег. К свисту ветра, шипению воды примешивался грохот грома, и все эти звуки сливались в тревожный шум разбушевавшейся стихии.
- А может прав Паша, - сказал я – слышали, наверное, что на той неделе самолет разбившейся во время войны в город привезли? Так вот мне наш аэропортовской ветеран Дмитрий Иванович Русаков историю этой катастрофы рассказал, которой могло бы и не случиться, если бы не страх перед властью.
- Расскажите – попросил Пашка, - все равно нам еще долго сидеть.
- И, правда, давай Николай, рассказывай.
- Хорошо – согласился я, - только я не умею рассказывать, поэтому я вам прочитаю маленький рассказ написаный мною по этому грустному случаю, как пойдет такой вариант? - Да валяй, как нравиться, хоть рассказ, хоть пересказ, а я тебе чайку заварю покрепче.
- Ну, слушайте:
"Авиатехник 4-го авиаполка Дима Русаков, выйдя из барака в ночной мороз, ежился не столько от сорокаградусного мороза, сколько от лунного, зеленого блистания снега.
«А ты мышцы расслабь и мерзнуть меньше будешь» – хлопнул его по плечу моторист Сидалищев, мужик крепкий и веселый. Мотористов набирали из числа местных – якутян, привычных к трескучим морозам, а Дима Русаков вырос в Крыму.
Шесть километров до аэродрома в кузове полуторки под брезентовым тентом добавили плохого настроения, а когда Дима увидел, что на стоянку загуливают истребители Р-40 «Кититихаук», настроение испортилось вовсе.
- Опять хауки, чтоб их …… Тащи Русаков стремянку, а потом и все остальное. – не по чину, скомандовал Седалищев. Остальное, это: спаренная аккумуляторная батарея для запуска мотора, бочки с бензином потому, что бензозаправщик был неисправен, баллон сжатого воздуха, печь твердого топлива с запасом сухих дров и еще бензиновый обогреватель для пилотской кабины. В землянке у техсостава был запас гидросмеси и конечно противооблиденительная жидкость, которая для выпуска «Кититихаука» была просто необходима. Этот самолет доставлял много хлопот в зимнее время, потому, что американские конструкторы проектировали его для войны в тропиках, а он, волею судеб, оказался в Сибири. Огромный остекленный фонарь кабины истребителя при движении по земле с наклоненным назад фюзеляжем, от горячих выхлопных газов двигателя, попадавших точно на фонарь, покрывался слоем непрозрачного льда. В сильные морозы, пока пилот доруливал от стоянки до старта, он уже ничего через этот лед рассмотреть не мог. Из положения выходили так: летчик, приняв на старте нужное для взлета направление, убирал газ до минимума, техник влезал на плоскость, из бутылки смачивал спиртом фонарь и оттирал его ото льда. Как только летчик начинал более или менее видеть взлетно-посадочную полосу, не мешкая увеличивал мощность двигателя до максимальной и отпускал тормоза, а техник кубарем летел с плоскости на мерзлую землю. Вот такая «технология» должна была примениться и сегодня, что совсем не вдохновляло ни авиатехника Диму, ни другого Диму – летчика лейтенанта Еремина, который должен был успеть, где-то к средине разбега оторвать хвост от земли, чтобы струя выхлопных газов уходила ниже фонаря и, можно было кое-что видеть на взлете.
Летчиков увезли в село потому, что на аэродроме пока не было ни одного строения, кроме выкопанных в земле двух землянок, но за то было семь особистов, зорко следивших за каждым шагом технического состава.
Наступило утро, в пустынном небе вставали багряные крылья солнца, вокруг аэродрома трещали стволы деревьев, и мороз превращал снег в белую сыпучую крупу.
Летчик пришел принимать самолет за сорок минут до взлета.
-Ну, что профессора, готова птичка? – Обходя, истребитель, спросил лейтенант Еремин.
- Так точно, готова».
- Масло»?
-В норме.
Еремин протянул Русакову пачку с папиросами.
-Кури.
-Спасибо, а две можно»?
-Бери две. Топливо?
- Под завязку, товарищ лейтенант.
-Ясно…. Мотор хорошо прогрели?
-Хорошо.
-Смотри, если что….
-Да с понятием мы.
-С понятием», а вот неделю назад такие же спецы, как вы, не прогрели, как следует и…..
-Все в норме не сомневайтесь.
-Ладно, выдвигайся на старт. Мы тут теперь и с мотористом управимся. Только журнал отдай.
Лед с фонаря оттерся так же быстро, как нарос. Летчик махнул рукой, Дима, скатившись с правой плоскости на землю, отбежал в сторону, но самолет все еще стоял на месте.
О чем задумался в это время лейтенант Еремин, потом он не скажет даже особистам, а пока лед снова интенсивно нарастал на фонаре. Наконец взревел двигатель и истребитель, взметая снежную пыль, покатился по аэродрому.
Фонарь быстро обмерзал, плохо видя заснеженную полосу, Еремин не выдержал направления движения и самолет, выскочив на сильно заснеженную боковую полосу безопасности, отчаянно пытаясь оторваться от земли, выкатился с аэродрома, врезался в деревянное ограждение и зарылся носом в снежный сугроб.
Один за другим, над потерпевшим аварию самолетом, уходили за лидером в морозное небо товарищи Еремина, а к нему уже бежали техники, мотористы, а следом особисты.
Расследование было коротким. Личный приказ Сталина, за поломку боевой техники в тылу, виновных немедленно отдавать под трибунал, знали все. Военный трибунал приговорил Еремина к семи годам за поломку самолета, Русакова за некачественное обслуживание самолета к пяти годам и инженер аэродромной службы лейтенант Шакуров – за несвоевременную подготовку взлетно-посадочной полосы к приему самолетов, на пять лет. Но осужденных отправили не в лагерь, а в штрафной батальон.
Прошло семь месяцев Еремин и Русаков кровью искупившие свою вину вернулись в 4-й перегоночный авиаполк, лейтенант же Шакуров погиб в бою.
Дмитрия Еремина после тренировочных полетов включили в перегоночную группу, которая повела «Аэрокобры» из Якутска в Киренск. Погода в ноябре меняется на дню по три раза, и вскоре после взлета Киренск закрылся из-за обильного снегопада. Пришлось садить самолеты на несчастливый для Еремина аэродром Олекминск. Мало что изменилось на этом аэродроме с того трагического для Еремина дня. Так и не появился маслозаправщик, не хватало средств подогрева самолетов.
Ночью резко похолодало, да еще задул сильный ветер с порывами. Но фронт ждал самолеты, поэтому машины начали готовить к вылету.
Первыми взлетели: ведущий группы капитан Перышкиен и младший лейтенант Суровкин, пара делала круг за кругом ожидая, когда к ним присоединятся остальные. На третьем круге Суровкин почувствовал уменьшение тяги воздушного винта, а спустя несколько секунд мотор совсем сдал. Развернув истребитель к аэродрому, летчик сбросил подвесной топливный бак, выпустил шасси, выключил зажигание и пошел на вынужденную посадку. При посадке с попутным ветром и без выпущенных щитков, которые не удалось выпустить из-за нехватки времени, самолет приземлился с перелетом в пятьсот метров от начала полосы и машина выкатившись за пределы аэродрома, попала передним колесом на неровность и подломала амортстойку. Самолет ткнулся в мерзлую землю лопастью, погнул ее и замер с нелепо поднятым вверх хвостом.
Все это видели успевшие взлететь летчики других самолетов в том числе и Еремин, который знал чем все это теперь кончится для Суровкина.
Группа выстроилась клином и пошла в сторону Киренска. Минут через пятнадцать в наушниках капитана Перышкина раздалось:
-Лидер я семерка, давление масла в редукторе упало до нуля.
Семерка, был позывной лейтенанта Еремина.
-Немедленно возвращайтесь в Олекминск – приказал Перышкин.
Еремин выполнил разворот и в этот момент двигатель перестал работать. До аэродрома дотянуть он не мог – слишком далеко. Прыгать с парашютом мог, но не прыгнул, вспомнив, наверное, через что прошел после той первой аварии.
Прошло еще две минуты прежде чем Перышкин услышал:
-У меня мотор обр…. – и связь оборвалась.
Перышкин скрипел зубами, но вел группу дальше – фронту нужны были самолеты, любой ценой".
Вот такая грустная история. - Закончил я рассказ.
Пашка молчал. Александр же сразу сделал вывод, сказав:
- Американцы сволочи, дерьмовые самолеты нам поставляли!
И они снова начали спор, который, как я понял, между дядей и племянником не заканчивался никогда.
Через полчаса разъяснилось. Свет победил тьму. Умолкнувший во время грозы мир вновь наполнился мирными звуками, а воздух стал свежим и прохладным. Я выбрался из грота и пошел рыбачить.
Здорово!!!